|
 В
неподвижной ароматной тишине лета в заповеднике мало звуков: воркует на
сухой макушке разомлевшая от жары горлица, шуршит сухой ветошью бредущий
по земле лесной навозник, да изредка загудит, перелетая с цветка на
цветок, тяжелая бронзовка.
Черный дрозд и весной на глаза попадался реже всех, а теперь и вовсе
невидимкой стал, хотя и не изменил свое» внешности. По-прежнему
черен до последнего перышка. Черен без всякого блеска и оттенка, как
березовый уголь на свежем изломе. Эта чернота видна даже в гаснущих
вечерних сумерках, когда глаз перестает различать все почти цвета, кроме
белого. И при такой строгой внешности обладает птица чудесным свистом,
чистым и мягким, умеренной громкости. Она не разбавляет его ни трескотней,
ни щебетанием или ненужной скороговоркой. Каждое колено песни законченно,
и вся она звучит как неторопливое, только самой птице понятное
повествование. |
| |
У старых дубов, где с
середины зимы и всю весну свистели и хохотали серые неясыти, не слышно
голосов взрослых сов. Но раздается оттуда чей-то писк сипловатый,
настойчивый и просящий. Чуть поодаль пищит еще один невидимый попрошайка,
и, когда ближний внезапно смолкает, он повторяет свой сигнал с прежней
ритмичностью, но вскоре смолкает и сам.
Подрастают птичьи дети. Сорочата становятся сороками, совята — совами.
Взгляд и поведение совенка почти как у взрослой ушастой совы. Только еще
не все перья выросли, а на голове вместо ушек две кисточки мягкого пуха.
Такой подросток уже неплохо летает и, наверное, пробует охотиться сам.
  Птенцам козодоя не больше недели. Лежат себе на сухой подстилке, где
появились на свет. Прижались друг к другу, прикрыв глаза от дневного
света, и чтобы не блеснул в них приманчивой искоркой случайный солнечный
луч. Взрослые козодои начнут охотиться в сумерки, птенцов будут кормить
ночью. И как ни долог летний день, до вечера ни один из них не попросит
есть.
А после
полуночи с тех же мест, из темных крон, в прежнем ритме снова зазвучит
знакомый писк. Утром на какой-нибудь ветке дубов можно отыскать пушистого,
головастого, темноглазого совенка, а где-то неподалеку сидит притаившись,
и второй. Это они свистели почти до самого восхода, прося есть, и по этому
свисту находили их взрослые совы.
|
| |
На пороге осени
тихо в лесу. Прошло время птичьих песен. Повзрослели и стали осторожными
птенцы.
Но ранним утром в светлых
березняках звучит негромкая песенка пеночки-веснички. Она ничем не
отличается от весенней, но чуть грустный, короткий минорный напев больше
гармонирует с утренним покоем притихшего предосеннего леса, нежели с тем
временем года, когда здесь минуты тихой не было. А вот «капель» двойника
веснички — пеночки-теньковки больше подходит для весны, а сейчас ее
голосок звучит сипловато, птица часто сбивается со счета и, словно поняв
неуместность своего выступления, вскоре смолкает.
 Лес пустеет прямо на глазах. Улетают птицы, особенно те, кому лететь
дальше всех. В одиночку летят молодые кукушки. Вид и рост у них такие же,
как у взрослых кукушек, но глаза другого цвета. Не так далеко то время,
когда кукушка вызывала тревогу и беспокойство у птичьей мелюзги. Но
теперь, не помня прежних обид, никто не обращает на нее внимания.
Готовят запас на зиму
сойки. Еще крепко держатся желуди на дереве, еще не потемнела на них
светлая скорлупа, а птицам не терпится. Находят на верхних ветках какие
поспелее, срывают, прячут под язык и несут в сосняки. Выбирают место
погуще и засовывают под мох, под хвою желудевый запас на первые дни
холодной, суровой зимы. День-деньской снуют расписные пересмешницы от
сосняков к дубам и обратно. Так испокон веку прятали сойки желудевый запас
под соснами. Съедали не все, что-то оставалось до весны. |
